другого человека, не зная наверняка, хочет ли она этого; секс с представителем опасной категории, например, с коллегой, начальником, поклонником, учителем или учеником; старые добрые измены и вранье; эмоциональное давление или безрассудное поведение в моменты стресса; и многое другое.
По этим причинам меня искренне удивляет, когда люди, призывающие усилить институциональное вмешательство и/или сексуальный контроль, с таким оптимизмом или равнодушием относятся к его истории, откровенно намекают, что несогласные являются потенциальными или скрытыми насильниками, никогда не задумываются о том, что могут оказаться по другую сторону баррикад, и, кажется, глубоко убеждены в собственной первозданной безупречности. Им никогда не приходилось беспокоиться о том, что подумают социальные работники, уполномоченные государством выдавать разрешения на усыновление, о любопытной эротике на их книжных полках или стенах; что делать, если их «непристойное» искусство приведет к потенциально серьезным правовым проблемам; какова вероятность оказаться козлом отпущения на работе, если организация будет панически искать выход в связи с полученной жалобой; что они почувствуют, если неуместный материал, разговор или критика на их семинаре (или обвинение в их адрес, опубликованное в Твиттере) повлечет за собой серьезное расследование; действительно ли каждый момент их собственной сексуальной или эмоциональной жизни был и всегда будет безупречным, особенно учитывая изменчивые стандарты приемлемости; стоит ли во имя феминистских и квир-целей объединяться с бюрократами, которые бездумно пропагандируют традиционную сексуальную мораль (я была на многих факультетских собраниях, во время которых мы с серьезным видом спорили, стоит ли к отношениям между студенткой/учителем, которые заканчиваются браком, относиться не так, как к тем, которые заканчиваются иначе).
Страх перед «скользкой дорожкой» – не повод игнорировать сексуальные домогательства. Но учитывая, что я знакома с вышеупомянутыми ситуациями, я считаю, что мы обязаны быть настолько внимательны к контексту и деталям, насколько это возможно, и также по возможности не считать никого «щепкой». В противном случае наши усилия обернутся против тех, кому они должны приносить пользу[84]. Здесь нужна ясность: протестуем ли мы против гендерной иерархии под видом сексуального домогательства, и если да, то в каких случаях, поскольку эта путаница, не признанная или не замеченная, может быть довольно опасной. Идея соосновательницы движения #MeToo Тараны Берк, высказанная после обвинений в адрес ученой Авиталь Ронелл и активистки #MeToo Азии Ардженто, о том, что пол или сексуальная ориентация преступника не имеют значения, поскольку на самом деле суть движения во «власти и привилегиях», должна была внести ясность, но в итоге привела к еще большей неразберихе. Разумеется, бывают случаи, когда власть и привилегии соответствуют институциональным или юридическим запретам (как это было в случае и с Ронелл, и с Ардженто). Однако, вне таких обстоятельств определить, как проявляются власть и привилегии в любом, отдельно взятом, добровольном контакте двух взрослых людей, весьма непросто. Так же непросто ответить на вопрос, какую роль играют (или должны играть) власть и привилегии в сексе по обоюдному согласию двух взрослых людей и кто должен быть их арбитром.
ИСТОРИЯ, КОТОРУЮ НАМ РАССКАЗЫВАЮТ – СВОБОДА ОТ + СВОБОДА НА – ТАЛАНТЛИВЫЕ И СМЕЛЫЕ – ТЕМНЫЕ КОМНАТЫ – КВИР-УРОКИ – ВСЕГДА ВОПРОС ВЛАСТИ – У МОЕГО ТЕЛА НЕТ НИЧЕГО ОБЩЕГО С ТВОИМ – ПРАВДИВЫХ ИСТОРИЙ НЕ СУЩЕСТВУЕТ – МИФ О СВОБОДЕ – ДРУГОЕ НАСТОЯЩЕЕ
На конференции Барнардского колледжа по вопросам сексуальности, проведенной в 1981 году, где феминистки, выступающие против порнографии, протестовали против участия Холлибо, Несле, Рубин и Эллисон, Холлибо так говорила о роли власти в сексе:
Правда в том, что нынешнее положение дел в феминизме требует от женщины быть в стороне от позиции власти в сексе. Похоже, мы решили, что власть в сексе принадлежит мужчине, потому что она приводит к доминированию и подчинению, которые, в свою очередь, определяются как исключительно маскулинные. Большая часть наших теоретических изысканий предполагает, что любое наслаждение властью, испытываемое женщинами, является не более чем ложным сознанием. В реальной жизни это заставляет многих феминисток отказаться от того секса, который им нравится, и даже вынуждает еще большее количество людей уйти в подполье вместе со своими мечтами. Для многих женщин, которые не представляют, чего они могут рано или поздно захотеть, это означает молчание и страх перед неизвестными формами своей страсти, когда те начинают выходить на поверхность. Молчание, сокрытие, страх, стыд – всё это всегда навязывали женщинам, чтобы мы ничего не знали о наших желаниях, не говоря уже о контроле. Будем ли мы теперь навязывать их себе сами?
Спустя десятилетия движение #MeToo вернулось к похожим вопросам. Новый виток анализа властных отношений был чрезвычайно важен и прояснил многое из того, что происходит на рабочем месте, где проблемы взаимовыгодных услуг, домогательств и угрозы мести предстают во всей полноте. Однако, когда анализ выходит за рамки этой сферы, стоит быть осторожнее и задержаться на расхожей предпосылке о том, что «правильный» секс – секс, который является наиболее этичным и справедливым и к которому мы все должны стремиться – это тот секс, в котором практически нет властных отношений.
Власть – это неотъемлемая часть сексуальности некоторых людей. Одни не слишком о ней заботятся, но у других она отбивает всякий интерес. Холлибо, со своей стороны, заявляет: «В основе моей собственной сексуальности лежит опасность. Многие женщины, которых я знаю, воспринимали свою сексуальность именно так: это всегда вопрос власти и всегда вопрос опасности». (В разговор о чужой сексуальности всегда хочется вставить свои пять копеек, но имейте в виду, что кто-нибудь непременно вставит свои пять копеек и в разговор о вас.) Нужно помнить и про другой сложный факт: по словам Фишела, «сексуальные партнеры редко (если вообще когда-нибудь) бывают равноправны; собственно говоря, понять, что может означать равенство, трудно». По его мнению, «договоренность о регламентации зависимости в сексе предполагает два пути: либо весь секс недопустим, поскольку любое различие во власти функционально обеспечивает согласие, либо договоренность следует отменить вовсе как раз потому, что она ставит любой секс под подозрение, что не может быть правильно, поскольку секс – это хорошо, весело и приятно всем сторонам вопреки (а иногда и благодаря) асимметричности властных отношений».
В любом конкретном случае анализ динамики власти может играть решающую роль в понимании того, что произошло и почему. Из этого, однако, не следует, что если существуют элементы власти – а они существуют всегда, – то наша свобода действий исчезает, или происходит злоупотребление властью. Проявление свободы воли – это всегда переговоры о доступных возможностях и давлении; не существует мира, в котором «свобода воли» или «агентность»
